Лайон Де Камп - Башня Занида [Авт.сборник]
С учителями я ладил. У меня не было присущего нормальным детям духа сопротивления взрослым. Я полагал, благодаря своему преждевременному интеллектуальному развитию, что взрослые знают больше меня, и, если они говорят мне сделать что-либо, значит, имеют право на это. В результате я стал любимчиком учителей, что не добавило мне любви сверстников.
Они обычно подстерегали меня на пути домой и для начала срывали кепку с моей головы и начинали дразнить меня. Постепенно игра перерастала в полномасштабную травлю. Несколько мальчишек бежали впереди и дразнили меня, другие били и пинали сзади. Так я гонялся за ними по всему Нью-Хейвену. Когда надоедало, они разворачивались, колотили меня и гонялись за мной. Я кричал, рыдал, угрожал им, оскорблял, рычал и шипел, разыгрывал припадки — рвал на себе волосы и брызгал слюной в тщетной надежде испугать мучителей. Но им только это и было нужно. В результате, в течение трех лет моего обучения в этой школе меня отпускали с последнего урока на десять минут раньше, чтобы я успел добраться до своего дома на Чапел-стрит прежде, чем остальные ученики выйдут из школы.
Подобное обращение только усилило мою любовь к книгам. В девять лет я уже штудировал «Электрон» Милликана.
Отца несколько беспокоили мои проблемы, но он ничего не предпринимал, чтобы помочь мне, так как сам был настоящим книжным червем. Его специальностью была английская средневековая литература, курс которой он вел в Йельском университете, тем не менее, из чувства солидарности к собрату-интеллектуалу, он позволял мне заниматься чем угодно. Иногда он пытался поиграть со мной в мяч, но всегда безуспешно, так как сам люто ненавидел спорт, упражнения и свежий воздух и был таким же неуклюжим и неловким, как я. Несколько раз я пытался заставить себя заняться спортом, чтобы стать молодым Тарзаном, но все мои попытки заканчивались крахом. Упражнения казались мне ужасно скучными, я прекращал их, даже не начав, и таким образом не мог получить никакой практической пользы.
Я — плохой психолог. Как и любому другому последователю точных наук, мне всегда хотелось назвать психологию наукой в кавычках и тем самым подчеркнуть, что только точные дисциплины достойны называться наукой. Возможно, я не прав, но так же относятся к психологии многие физики.
Например, почему психологи считают садизм патологией, вызванной якобы тем, что глупые родители запрещали ребенку рубить мебель топором и тем самым наполнили его жизнь неверием в свои силы и разочарованием? По своему собственному опыту я знаю и готов поручиться, что все мальчики, по крайней мере девяносто девять процентов из них, являются прирожденными садистами. Из кого-то это чувство удалось выбить. Нет, не так — многим это чувство вбили в подсознание, или как там еще называют эту часть головного мозга психологи. Оно затаилось там, дожидаясь лишь нужного момента, чтобы выпрыгнуть наружу. Отсюда преступность, войны, гонения и все другие болезни общества. Вероятно, подобная жестокость в каменном веке являлась положительной чертой характера. Знакомый антрополог сказал, что я опоздал с этим открытием лет на пятьдесят, но он мог ошибаться.
Полагаю, я тоже не лишен этого чувства. По крайней мере, ничего не хотелось мне так страстно, как подвергнуть маленьких мучителей в Нью-Хейвене долгой и мучительной смерти. Даже сейчас, сорок пять лет спустя, эта мысль не исчезла и по-прежнему терзает меня.
Я все еще помню их всех, все еще могу забиться в приступе ярости и ненависти, думая о них. Мне кажется, я не забыл и не простил ни единого синяка, ни единого оскорбления в своей жизни. Я не горжусь этой чертой характера, но и не стыжусь ее. Просто я такой, какой есть.
Согласитесь, что у меня есть причины желать смерти этим маленьким негодяям, тогда как им обижаться не на что. Я ведь ничего им не сделал, просто стал идеальной мишенью, боксерской грушей. Естественно, тогда, склонившись над книгой Милликана, я и не подозревал, что мне представится уникальная возможность отомстить человечеству, возможность, о которой можно только мечтать.
Вот и все, что я думаю о мальчиках. Что касается девочек, я их не знал. Я был средним из трех братьев, мать была деспотичным человеком, полностью лишенным того, что называют женственностью, а первый раз я пошел на свидание, когда мне было почти тридцать. Я поздно женился, скоро развелся, детей у меня не было. Стоящая предо мной сегодня проблема решилась бы довольно быстро, если бы я сумел найти способ, как убить мужскую половину населения Земли и оставить в живых женскую. Не из желания обзавестись супер-гаремом, естественно. Мне и одной-то женщины — своей жены — было многовато. Просто женщины не пытались превратить мою жизнь в ад день за днем и год за годом, хотя одна или две и причинили мне боль. Таким образом, говоря беспристрастно, мне было бы немножко жаль, если бы женщины погибли вместе с мужчинами.
К одиннадцати годам, когда я перешел в шестой класс, ситуация стала еще хуже. Моя мать решила, что учеба в военной академии «сделает из меня мужчину». Меня заставят заниматься спортом вместе с другими мальчиками, строевая подготовка улучшит мою осанку, и я не смогу больше проводить часы, скрючившись над энциклопедией в отцовском кабинете.
Отца такое предложение встревожило, он понимал, что, послав меня в академию, они лишь ухудшат мое положения, лишив последнего убежища. К тому же, он полагал, что не может себе позволить мое обучение в частной школе, поскольку недостаточно зарабатывал.
Как всегда, победила мать. Надо сказать, поехал я в академию с радостью. Любое положение казалось мне лучше, чем мучения, которые я испытывал в школе. Возможно, новые знакомые будут добрее ко мне. Даже если нет, все время будет расписано по минутам, и ни у кого не будет возможности издеваться надо мной.
Итак, осенью 1927 года, с некоторым страхом, но больше с надеждой, я поступил в военную академию «Роджерс» в Уокигусе, штат Нью-Джерси.
В первый день мне все понравилось. Я восхищался серой формой, особенно бронзовым шнурком на фуражке.
Всего две недели понадобились мне для того, чтобы осознать две вещи. Во-первых, дисциплина в школе, несмотря на форму и муштру, была никудышной. У мальчиков оставалась масса времени на пакости и проказы. Во-вторых, они каким-то неведомым мне образом сразу почуяли во мне жертву.
На третий день кто-то прикрепил мне на спину бумажку с надписью «ЗОВИТЕ МЕНЯ САЛЛИ». Весь день я ходил, как дурак, и все называли меня Салли. Это имя прилипло ко мне на все время, которое я провел в «Роджерсе». Меня назвали женским именем потому, что я был маленьким, тощим и необщительным, и потому, что никогда не испытывал тяги к сексуальным извращениям. Испытывая их, я легко бы мог получить удовольствие, так как «Роджерс» ничем в этом плане не отличался от других закрытых учебных заведений.
